ЖЖ | Важского края

Такого поворота никто не мог предвидеть. Ведь даже для преследования известных олигархов специальных законов не сочиняли, а лишь избирательно использовали уже имеющиеся.

И словно плотину прорвало. В одночасье закон стал восприниматься властью как универсальная отмычка к любому самому хитрому замку, как последнее средство для решения всех накопившихся у власти проблем. Диапазон — от защиты детей до выявления иностранных агентов, от пьянства за рулем до оскорбления чувств.

Может быть, причина в том, что мы живем в стране юристов? Девятнадцать лет из последних двадцати семи (за вычетом Ельцина) страной руководят люди с юридическим образованием, а количество «юристов» во властных структурах и вовсе неисчислимо. Не знаю, от кого из них пошла новая мода массированного законотворчества. Но ее быстро подхватили, и уважающий себя депутат или высокого ранга чиновник считает плохим тоном не отметиться собственным законопроектом.

Последние, с позволения сказать, законодательные инициативы — запретить вай-фай в кафе и регистрировать детские велосипеды.

Авторы законопроектов искренне полагают: все, что примет Федеральное собрание, и будет законом, то есть правом.

В советских вузах ровно так и учили — правом следует считать любой акт, принятый законодательной властью. Четверть века назад к нам докатилась из мирового наследия великая мысль — закон и право вовсе не одно и то же, закон бывает неправовым, если выражает политический или экономический произвол. Без этого переворота в юридической мысли вряд ли появились бы Гражданский кодекс и другие законы России, которыми можно гордиться.

Сегодня в стране 1200 юридических вузов (против полусотни в СССР) учат студентов, что правом является только тот закон, что отвечает конституционным и международно-правовым принципам, а вводимые им ограничения необходимы в демократическом обществе. Видно, плохо учат.

Новые законотворцы вообще легкомысленно относятся к инициируемым ими текстам, да и не барское это дело — корпеть над формулировками, на то специальные люди имеются. Предлагая законопроект, они не интересуются, почему не действует прежний, их не заботят такие пустяки, как правовая определенность, хотя в силу множащихся противоречий в законодательстве правоприменение становится непредсказуемым.

В советское время, раз уж мы о нем вспомнили, принятие нового закона, правового, неправового ли, было лишь частью большого пути, обрамленного пропагандистским обеспечением и реальной кампанией по борьбе: с пьянством, «мелкими хищениями» и любым другим явлением, против которого закон принимался (выявление и суды над теми, кто попал под горячую руку). Теперь же, кажется, главное, чтобы закон был у «правоохранителей» под рукой, как только им прикажут нанести по кому-либо точечный удар. Даже не знаю, какая политика лучше, обе, по выражению товарища Сталина, хуже. Однако кое-что их все же объединяет — и та и другая свидетельствуют о слабости государства, неспособного проводить последовательную и взвешенную правовую политику.

Отчего ж тогда сторонники нового курса решили, что таким образом власть демонстрирует свою силу? Может, не читали Корнелия Тацита, заметившего:  «чем ближе государство к падению, тем многочисленнее его законы»? Не слышали песни о том, как «Римская империя времени упадка сохраняла видимость твердого порядка»? Эту видимость приметил Булат Окуджава, свидетель распада другой империи.