Личности и функции 

— В своем блоге Вы написали: «В водовороте политических новостей давно уже никто не говорит про человека. Его величество Человек исчез из средств массовой информации, остались должности, фамилии, карьеры». Почему Вас это тревожит?

— Понимаете, современное общество сильно боится людей. Появился такой феномен: человек-личность превратился в человека-функцию. Ведь что такое человек? Это мнение, позиция. Все это стало не нужным. Общество потребления развивается не по вертикали, а по горизонтали. Лестница не стоит, а лежит. Потому что лезть вверх — это требует усилий. А главный критерий современного общества — удобно или неудобно. В этих двух категориях потребитель измеряет жизнь. И эти же категории применяются и к людям вокруг. Удобный перед тобой человек или неудобный. Комфортно с ним — или некомфортно. Зачем что-то знать о личности человека? Важна его функциональность, то есть должность, карьера и т. д. Поэтому само понятие «человек» из публичного пространства вымылось. Я это чувствую на себе: когда я говорю о личности режиссера, о том, какую ответственность он несет, меня часто просто не понимают. Потому что все это сегодня исчезло. Пришло другое: удобные ребята должны осваивать бюджет и снимать удобное кино.

— Почему, с Вашей точки зрения, все сегодня именно так? Где этот процесс начался?

— Точка, в которой что-то сломалось? Я такой не знаю.

Есть, конечно, очевидная вещь: сломалось не в последнюю очередь из-за коммунистического режима. Мое личное отношение к этому такое: если бы коммунисты после революции не оказались бы такими оголтелыми в отношении Православия и религий вообще, если бы не было богохульства, если бы не началось такого чудовищного антицерковного террора — все могло бы быть по-другому. У меня это, кстати, даже в детстве не укладывалось в голове: как можно просто прийти и разрушить храм? Это то же самое, что просто прийти и разрушить чужой дом. Это же противоестественно… Я испытал шок во время съемок фильма «Казус Кукоцкого». Мы снимали под Рузой. Там много старых церквей, и проходя мимо одной из них, я услышал странные звуки — лязг металла. Захожу в церковь — и знаете, что там было? Спортзал, качалка. Это было десять лет назад, что там сейчас — не знаю. Но вообразите себе мой шок в тот момент: старинные своды, ясно видна алтарная часть — и люди тут сидят, потеют, железо тягают. До какого уровня вакханалии коммунисты в свое время дошли… Мне кажется, режим рухнул, поплатившись именно за попрание веры.

— Но вот смотрите: двадцать лет как режима нет, Церковь свободна — а понятие «человек» все равно вымывается… 

— Освобождение Церкви это же не выключатель, который повернули — и машинка заработала. Должно пройти время. Хорошо, что о Церкви вообще заговорили в СМИ, пускай даже иногда в негативном ключе. Другое дело, что изменения не произойдут сами собой. В Церкви есть пространство личной веры человека, но есть и некое общее культурное пространство, которое Церковь формирует. И нужны люди, которые стали бы в этом пространстве работать — создавать новый язык диалога с обществом. Я лично с удовольствием в этом участвовал бы. И более того, считаю, что, как могу, уже участвую. Во всех своих фильмах я обязательно как-то затрагиваю тему веры в Бога — даже если этого изначально нет в сценарии, я это вписываю. Мой герой обязательно должен верить. Как существует гигиена тела — человек чистит зубы и умывается, так же должна существовать и гигиена души. Поэтому я добавляю в фильм сцену или атрибут, которые показывали бы, что человек — верит. Икона в кадре, крестик на шее или просто спор на эту тему. Пусть зритель это видит, пусть у него возникает вопрос: зачем?

— Вы действительно считаете, что вера заключается в наличии атрибутики? 

— Нет, конечно. Вера — не во внешних символах, а в состоянии человеческого сердца. Но в кино мы через внешнее можем двигаться к внутреннему. И если фильм не о вере, то было бы странно вводить эту тему нарочито. Но знаете, я в последнее время часто задумываюсь о том, чтобы снять фильм, напрямую посвященный православному сюжету. Сейчас работаю над сценарием художественного фильма «Последнее искушение Адама». Не буду раскрывать детали — неизвестно, получится ли запуститься с фильмом. Вопрос, как всегда, в финансировании: если смогу найти деньги, можно будет говорить более определенно. Причем если кто-то мне скажет: «Юрий, Вы пытаетесь на этой теме заработать», то я совершенно ответственно заявляю, что готов работать без гонорара. Если таковы правила игры. Я, само собой, не вижу ничего странного, когда человек работает, тратит время и силы — и получает за этот труд оплату. Но если для скептиков такой вопрос встанет, я готов работать без гонорара. Чтобы скептиков не искушать. Так проще.

— Как Вам кажется, такого рода проекты могут как-то изменить ситуацию с вымыванием понятия «человек»? 

— Только такие и могут. Только вера делает из человека — человека. Я стою на службе в церкви и чувствую, что вокруг меня — люди. Разного возраста, темперамента, социального положения. Я смотрю в их глаза — и чувствую, что у них у всех своя душа, своя позиция. В них есть жизнь. А вот на какой-то светской тусовке я этого в людях не вижу. Хотя там внешней атрибутики гораздо больше — человек ярко одевается, громко говорит, себя подает, выступает на трибуне и т. д. Но за всем этим я не чувствую человека — одну только форму. А в церкви вижу маленькую девочку или юную девушку — и в каждой из них видна будущая мама. И это очень важно. А вот в глазах женщин на тусовках ни одной мамы — ни будущей, ни настоящей — не вижу.

С Богом нельзя «договориться»

— Что Вас привело к вере? 

— Путь к вере всегда состоит из этапов. Мне кажется, не бывает такого, чтобы человек шел по улице, споткнулся, упал — и поднялся другим человеком. Нет, каждый этап — качественно новый уровень понимания. Если человек говорит, что в вопросе веры для себя во всем разобрался до конца — он, скорее всего, выдает желаемое за действительное. На мой взгляд, вера в этом плане чем-то похожа на самообразование. Если человек не продолжает постоянно расширять границы своих знаний, если он решил остановиться, посчитав, что ему достаточно, — это беда. А с верой еще сложнее. Тут не бывает точек покоя, не бывает застывшего состояния. Если человек останавливается в познании и не приближается к Богу, то он неминуемо от Него отдаляется. Поэтому должно быть постоянное движение вперед.

Есть вещи, которые по жизни кажутся очевидными, но почему-то в какой-то момент начинают вызывать сомнения. Например, я давно сомневался в теории Дарвина, и в какой-то момент накопилось критическое количество этих сомнений. Я не специалист, но мне казалось, что слишком просто все в этой теории Дарвина выходит. Выживает сильнейший — с чего вдруг? В природе всё намного сложнее. Животные приносят себя в жертву ради каких-то общих целей — развития рода, например. Да и не только животные — даже инфузории-туфельки. Меня поразило, когда я это узнал: чтобы не умереть в высыхающем болоте, несколько инфузорий образуют своего рода вертикальный столб, надстраиваются друг на друга, чтобы одну последнюю — самую верхнюю — снесло ветром и перенесло в другое болото. Они в едином порыве спасают род. Так как можно все свести к тому, что выживает сильнейший? Мне вообще кажется, что это идея была поднята на стяг в эпоху бурного развития капитализма — чтобы оправдать звериные методы ведения бизнеса: раз в природе выживает сильнейший — значит, можно работать локтями, идти по головам и любой ценой добиваться своего. В этом смысле грех ХХ века — циничный капитализм — лежит отчасти и на Дарвине. Но меня это никогда не привлекало.

А вторая «общепринятая» вещь, которая стала вызывать у меня сомнения, — это вопрос деторождения. Считается, что ученые разобрались и поняли, как в утробе матери развивается ребенок. Но знаете, когда мы делали фильм «Казус Кукоцкого», я прослушал курс акушерства и гинекологии… Это же немыслимо — вот так рационально понять, как из ничего появляется — человек! Физиология в данном случае — это слишком простое объяснение. И скучное. Если бы в вопросе рождения ребенка можно было все по-медицински разложить по полочкам — «на этом этапе происходит то-то, здесь формируется то-то», — человечество, наверное, давно бы уже двинулось по какому-то другому пути. Раз можно все проконтролировать — давайте запустим поток детопроизводства, будем регулировать не только цвет глаз, но и, например, наличие тех или иных способностей. Подкрутили датчики на аппарате — и получился гениальный математик. Но это же не так. Я не верю, что ребенок появляется без Божественного вмешательства.

— Сегодня часто можно услышать агрессивные нападки на Церковь. Как Вы к этому относитесь? 

— В моем окружении есть такие воинствующие атеисты. Раньше я достаточно терпимо к ним относился. В конце концов, это их дело. Но теперь нападки на веру и Церковь начинают меня немного напрягать. Хочется спросить: а чего так агрессивно-то? Мне кажется, агрессия лишний раз доказывает, что люди видят и чувствуют внутреннюю силу, которая исходит от Церкви, — и не могут ее понять. Объять своим умом, своим диапазоном ее невозможно, поэтому в качестве защитной реакции они возмущаются тем, что Церковь якобы лезет в их жизнь. Я в душе очень сочувствую таким людям. Им самим внутренне не на что опереться — не представляю, как можно жить в такой прострации.

— А может, у неверующего просто другая внутренняя опора? 

— Я не знаю другой опоры, кроме Десяти заповедей. Это то, что сформировало культуру и нормы поведения, которые признает всякий здравомыслящий человек, даже атеист. Но Десять заповедей, в моем понимании — это, простите за современный термин, пакетное соглашение. Именно пакетное. Если мы говорим, что по пяти заповедям мы живем, а по пяти нет — соглашение не работает. Получается какой-то сговор, а с Богом нельзя «договориться». Раз перед тобой пакетное соглашение — ты должен принять все, с чем-то согласиться, с чем-то нет, но принять просто как данность — тогда можно считать себя человеком. Десять заповедей — ключевая составляющая жизни в любую эпоху, в том числе и современную. Поэтому для меня человек верующий — это обязательно человек порядочный.

— А как тогда быть с тем, что среди верующих встречаются люди непорядочные? 

— Во-первых, лично я таких почти не встречал. А во-вторых, мы же не случайно говорим именно про пакетное соглашение. Если я его принимаю целиком, я чувствую какие-то взятые на себя обязательства. Видимо, среди принявших попадаются те, кто эти обязательства нарушают…

Мотивация Крузенштерна

 — В одном своем интервью Вы говорили, что в современном российском кинематографе не осталось мейнстрима — независимого кино, доступного широкому зрителю, а есть только две крайних точки — либо попса, либо арт-хаус. Фильм какого рода, на Ваш взгляд, мог бы стать сегодня таким мейнстримом — то есть общедоступным и понятным?

— Любое кино, которое снимается с открытым забралом. То есть честное кино. Тема должна возбудить, «ранить» режиссера — тогда он снимет глубокий и искренний фильм. Лично мне сейчас очень интересно снять картину про первую российскую кругосветную экспедицию Ивана Крузенштерна и вообще про тот период нашей истории. Недавно я специально совершил путешествие на современном барке «Крузенштерн». Такой опыт меняет отношение к себе и к людям. До похода на корабле я думал о путешествии Ивана Крузенштерна скорее как о героическом подвиге. Что такое пойти в кругосветное плавание в 1803—1806 годах? Это почти наверняка — не вернуться. Но после похода на барке «Крузенштерн» меня в этой истории стал интересовать другой вопрос — мотивация людей. Зачем человек отправляется рисковать жизнью? Ради чего? Все, кого я видел на корабле, — курсанты, командный состав — все мотивированы. Нет потерянных взглядов — таких, которые часто можно наблюдать в какомнибудь банке, где юноша-сотрудник сидит за компьютером, скучает, ненавидит начальника, жалеет о потерянном времени и не понимает, зачем ему все это? Среди команды корабля таких нет. У всех есть идея — зачем. У каждого своя. Их не волнует карьерный рост и получение бонуса по итогам года. И я, кажется, начал понимать, что чувствовали те молодые двадцатипятилетние моряки, которые в начале XIX века пошли в первую российскую кругосветку — «нельзя не пойти!». Такова была атмосфера в России в то время. Никому в голову не могло прийти, что, дескать, налаживание дипломатических отношений с Японией или торговли с Китаем — меня все это не касается. Нельзя было в 1803 году просто так сидеть на заднем месте и не участвовать в строительстве страны. Это было делом каждого. Сегодня этого практически не существует.

— Фамилия «Грымов» зазвучала в 90-е и ассоциировалась с рекламными роликами и клипами звезд эстрады — типичный герой эпохи «Generation P». И вдруг Вы говорите о национальной идее, о единстве общества, о человеческой идентичности… Для Вас в этом нет диссонанса? 

— Нет, потому что, если внимательно посмотреть, я всю жизнь занимался одним и тем же — снимал человеческие истории. У меня никогда не было клипов или рекламных роликов типа «картинка с гламурными манекенщицами». Мне всегда было интересно другое: человеческое преображение, как герой из прежнего состояния переходит в новое и наоборот. Это было в клипах Алсу, Витаса и всех остальных, с кем я работал. От клипов я плавно, сохраняя то же настроение, перешел к кино. Вы помните, что снимали в 1990-е? Никогда не забуду, как в конкурсной программе «Кинотавра» один за другим шли фильмы с названиями типа «Мотыль», «Упырь» и т. д. В тот период я снимал кино «Му-му» по Тургеневу — историю о человеческом одиночестве. Те, кто воспринимали меня как героя «Generation P», просто не вникали в то, что я делаю. Поэтому я не могу сказать, что у меня случился какой-то глобальный переход от одного мировоззрения к другому. Единственное, в какой-то момент я полностью отказался от съемок рекламных роликов. То, что потенциальные заказчики хотели видеть на экране, было в моем понимании глупостью и унижением зрителя. Так я обратился к режиссуре в широком смысле слова. И скажу честно: только после фильма «Казус Кукоцкого» (2005 год — Ред.) почувствовал право без стеснения называть себя режиссером. Этот восьмичасовой фильм стал «моими университетами». До этого испытывал комплекс: что я такого снял, чтобы считаться режиссером? Есть же такие крупные мастера, кто я среди них? Сейчас я считаю себя независимым режиссером. Независимый — это значит, что поиски средств на съемки в моем случае никак не зависят от государственных дотаций, а значит, я снимаю только то, что хочу, и меня нельзя обвинить в том, что я берусь за ту или иную тему, потому что рассчитываю под нее получить финансирование.

Посмотрите историю: американский кинематограф вырос именно из независимого кино. Это потом уже финансисты с Уолл-стрит пришли со своими деньгами, независимое кино закончилось — и сейчас мы видим поток слабых голливудских фильмов во всех кинотеатрах мира… В России переняли именно эту модель. Но, по моему мнению, это неправильно. Спасение российского кино — это небольшие бюджеты и независимые авторы.

— А Вам не обидно, что аудитория Вашего независимого фильма всегда будет меньше, чем у любой новогодней семейной комедии? 

— Мне кажется, в эпоху информационных технологий нужно говорить не столько о количестве аудитории, сколько о ее качестве. Моя аудитория, может быть, и не такая раздутая, как у одноразовых маркетинговых фильмов, но она — качественно иная и «долгая» по времени, — фильмы продолжают переиздаваться на дисках, выходят на телеканалах, мы общаемся через мой ЖЖ в Интернете.

Миллионную аудиторию часто зарабатывают далеко не самые талантливые вещи. Ведь понятно, что на известное лицо из телевизора клюнут миллионы зрителей — на этом вся индустрия кино сегодня строится, поэтому одни и те же актеры кочуют из картины в картину. Но велика ли цена этих миллионов зрителей — если они всего лишь клюнули на известное лицо, но не совершили никакой духовно-интеллектуальной работы? Когда незнакомый человек подходит ко мне на улице и говорит какие-то слова о моих фильмах, я понимаю, что он их точно смотрел и подошел ко мне именно как к их режиссеру. Это для меня намного более ценно, чем если бы ко мне подходило в десять раз больше людей как просто к медийному персонажу, но при этом путали, кто я такой… Сегодня важно — кто и как смотрит. Интернет — площадка, где каждый может продемонстрировать свое искусство. Если молодой парень выкладывает в Интернет свой фильм, который набирает, казалось бы, не так уж много просмотров — это вообще ничего не говорит о том, хороший фильм или плохой. Давайте в этот момент разберемся с качеством аудитории — кто те люди, которые заинтересовались? Они фильм прочувствовали, поняли, отрефлексировали — такой качественной аудитории сегодня не может быть слишком уж много.

— Это исправимо или это неизбежно? 

— Знаете, когда миллионы просмотров в Интернете набирает глупый или просто похабный ролик — это не доказательство успеха автора ролика, а доказательство деградации нас — зрителей. Конечно, человек всегда был слаб и падок на такие вещи, все греховное и извращенное вообще страшно притягательно. Но человечество всегда училось ставить перед собой барьер. А сейчас барьер сломали… И вопросы тут не к тому, кто эти ролики выкладывает, а к тем, кто их смотрит. Это снова к нашему разговору о Десяти заповедях. Порядочный человек — это тот, кто живет по порядку. Да, есть тяга к чему-то, мягко скажем, нехорошему. Но надо же какое-то усилие приложить, чтобы себя сдержать! Ведь мы же ходим в спортзал и совершаем работу с телом. И ограничиваем себя в еде, чтобы не растолстеть. Так почему не нужно так же тренировать и ограничивать душу? Иначе будет полное крушение. Иначе нравственные рецепторы просто отомрут: ты будешь смотреть по телевизору или в Интернете смрад — и не замечать, что это смрад.

— Но напрягаться никому не хочется… 

— Меня поражают фразы типа: «Хочу сходить в театр расслабиться». Расслабляться можно в сауне. А культура никогда не предполагала расслабленности. Наоборот, смотреть фильм, спектакль, слушать оперу — все это требует внутренней работы. И без такой работы человек жить не может, потому что культура связывает людей друг с другом и делает нас обществом. Напрячься надо — и тогда будешь развиваться в правильном направлении.

— Что значит в правильном? Многие ведь напрягаются — по двенадцать часов из офиса не вылезают, карьеру строят… 

— Правильное направление — значит с правильно расставленными приоритетами. Тут большую роль играет как раз вера в Бога. Если Бог на первом месте, то все остальное на своем. Вера — это опора. В обществе потребления нам всем навязан стереотип о том, что карьера — это главное в жизни человека, что нужно постоянно мечтать о позиции выше и об увеличении зарплаты. Я ничего не имею против того, чтобы человек реализовывался в профессии, но должна же быть некая параллельная идея? Некий альтернативный путь? Его дает, как мне кажется, вера в Бога. Пускай Вы не стали топ-менеджером, но, может быть, Вы просто очень хороший муж и отец — неужели этого мало?

Фото из архива Юрия Грымова