ЖЖ | Важского края

ОЧЕНЬ интересная статья о социологическом портрете типичного россиянина в газете «Коммерсант». Дочитайте до конца- не пожалеете.

«Мы часто слышим: «типичный россиянин», «среднестатистический россиянин», «нормальный россиянин». Именно к нему обращаются политики, для него работают гигантские корпорации, производящие разнообразные товары, режиссеры под его вкусы снимают кино, а шоумены изобретают «пищу для души». «Огонек» обратился к социологам с просьбой нарисовать портрет такого вот типичного россиянина. Однако общение со специалистами привело к неожиданному выводу: в реальной жизни таких граждан в России просто нет. И даже больше того — никаких граждан нет.

Ольга Андреева:
Цифры, предоставляемые Росстатом, вещь исключительно полезная для пылких натур, которые полагают, что мы живем в стране былинных героев, первых космонавтов, великих писателей и балерин. Росстат описывает российскую реальность — не плохую и не хорошую — просто другую. Во-первых, Росстат вежливо напоминает о том, что мы живем в бедной стране. Почти 20 процентов нашего населения имеют средства только на продукты питания, то есть для каждого пятого жителя России одежда — это дорого, стиральная машина — очень дорого.
Во-вторых, сообщает Росстат, женское население у нас составляет 54 процента, то есть превышает мужское на 8 процентов. На фоне высокой ранней мужской смертности преобладание женщин особенно заметно в старшей возрастной группе. Дам от 60 до 70 лет у нас в 2,5 раза больше, чем мужчин того же возраста. Это вообще самая большая гендерно-возрастная группа в стране, в 1,5-2 раза превышающая все остальные. Ее перевес сильно влияет на средний возраст россиян, который неуклонно растет. Сейчас он составляет 39,8 лет, но еще в начале 2000-х россияне были в среднем на два года моложе.
В-третьих, мы живем в стране со сложной семейной ситуацией. Судя по бракоразводной статистике, у нас на 100 браков приходится 80 разводов. Примерно треть российских детей рождается у женщин, которые не состоят в браке. Половина мужчин, оставивших свои семьи с детьми, уклоняется от уплаты алиментов. Только 10 процентов действующих мужей в состоянии полностью оплатить нужды своей семьи.
Все это не плохо и не хорошо. По этим показателям мы не сильно отличаемся от стран европейского востока и юга. Надо только понимать, что, отправляясь на поиски нормального россиянина, мы будем чаще всего встречать не представителей креативного класса, а одинокую стареющую женщину с маленькой зарплатой, которая крутится изо всех сил, чтобы поднять своего единственного ребенка. Назовем ее Марьей Никитишной. Наша Марья Никитишна — типична. Если представить себе нашу страну в виде некой коммунальной квартиры, в которой живут обычные российские граждане, Марья Никитишна обязательно будет занимать там отдельную комнату. Характер у нее не сахарный, но и понять ее можно. Всю жизнь ей приходилось терпеть и верить в лучшее будущее. Но время прошло, и будущее уже не наступит.

Мечта для подражания
Мы сидим в переговорной фонда «Общественное мнение» (ФОМ) с тремя его сотрудниками и пытаемся понять друг друга. ФОМ — это не Росстат. Сотрудники ФОМа не работают со статистическими данными. Зато они знают, что современный россиянин считает правильным и неправильным, хорошим и плохим, что для него важно, а что не очень. Я настроена оптимистично — сейчас мне дадут гору распечаток и я пойму, чем живет нормальный российский гражданин. Трое талантливых и дружелюбных социологов всей душой готовы помочь. Загвоздка только в том, что мое любопытство ставит их в тупик.
— Мы можем вам предложить множество разных цифр, но как из этого выудить норму? Как она накладывается на реальное человеческое поведение? Я не знаю,— с искренним сожалением говорит социолог Мария Каневская.
— Понимаете, когда нам говорят о том, что люди считают правильным, это не значит, что именно эти представления о правильном они реализуют в своей жизни. В голове одно, а в жизни совсем другое,— разводит руками Ирина Осипова.
— Значит, существует вилка между нашими целями и их реализацией? — я пытаюсь понять, в чем, собственно, проблема.
— Да, огромная,— хором говорят социологи.
— А как же выглядят цели?
— Да очень красиво выглядят,— смеется Ирина.— У человека и семья должна быть крепкая, и зарплата высокая, и работа хорошая, и детей должно быть много, и секс до брака невозможен. Но когда спрашиваешь, а как у вас лично с работой, с семьей, с детьми, с сексом до брака, тут оказывается, что все совсем не так. Вот и где тут норма?
— Волонтерство и благотворительность очень показательны,— меланхолично замечает социолог Андрей Гречко,— судя по опросам, очень много людей готово помогать как материально, так и лично. А когда спрашиваешь, кто реально помогает, выясняется, что единицы.
— Вы хотите сказать, что мы живем в мире иллюзий?
Социологи задумчиво переглядываются и держат паузу.
— Только не надо никого ругать,— просительно говорит Мария,— люди действительно так думают. Но жить так, как они думают, не у всех получается.
— Хорошо,— соглашаюсь я,— тогда давайте нарисуем картину нормального российского представления о должном.
Наконец я получаю в руки распечатки и узнаю удивительное.
Главной жизненной целью 89 процентов россиян является успех. По-русски, это прежде всего богатство и самореализация. Вообще, мечта о богатстве и красивой жизни буквально мучает наших сограждан. Когда Всероссийский центр исследования общественного мнения (ВЦИОМ) попытался выяснить, что для россиян является в жизни самым важным, оказалось, что наши желания маниакально высоки, идеалистичны и находятся в неразрешимом конфликте с реальностью. Мы хотим иметь счастливую семью и хороших детей (93 процента), дружить с надежными людьми (91 процент), прожить честную жизнь (90 процентов), работать на интересной работе (86 процентов), иметь хорошее образование (79 процентов), а также много свободного времени, которое можно проводить интересно (76 процентов), и, наконец, путешествовать по странам мира (72 процента). 52 процента россиян стремятся к богатству, 22 процента — к власти. Однако этот жизненный план мало кому удается реализовать. Лучше всего у нас получается «обретение хороших друзей». Самыми труднодостижимыми целями оказались собственный бизнес, богатство, власть и вхождение в элиту.
Похоже, что в головах у россиян круглосуточно работает некое незамолкающее радио, которое поет сладостную песню о прекрасной жизни, богатстве, семейном счастье, добре, чести, взаимопонимании и любви к ближнему. Россиянин не может этому радио не верить — да, нормальная жизнь именно такова. Но воплотить идеал в жизнь совершенно бессилен.
— А насколько устойчивы эти убеждения?
Ирина снова разводит руками.
— Может, и устойчивы, но они далеко не всегда влияют на поведение людей, на их выбор, на принятие решений.
Например, 91 процент россиян считает необходимым помогать другим людям. Но только 11 процентов сообщают, что реально и бескорыстно помогли кому-то. Только 9 процентов россиян собираются покидать родину. Однако 65 процентов российских граждан считают отъезд вполне оправданным и одобряемым поступком. 74 процента молодых людей призывного возраста утверждают, что в армии служить необходимо. Однако каждый очередной призыв демонстрирует примерно 50-процентный армейский недобор.
Если забыть о бедной Марье Никитишне и цифрах Росстата, перестать читать новости и отказаться от собственных жизненных наблюдений, короче, если рисовать портрет того нормального россиянина, который живет в наших головах, мы получим удивительного героя.
Назовем его Эдуардом Петровичем. К Марье Никитишне Эдуард Петрович относится, как лебедь к гадкому утенку. Марья Никитишна Эдуарда Петровича никогда не видела, но каждую ночь он ей снится. У нее жизнь состояла из разрушенных надежд и несбывшихся ожиданий, он же полностью воплотил в жизнь весь свой душевный и умственный потенциал. Эдуард Петрович получил очень качественное образование, всю жизнь много работал, чем заслужил массу материальных поощрений и искреннее уважение окружающих. Теперь он успешен и богат, у него крепкая многодетная семья, которую он обеспечивает отличным жильем, интересным досугом и душевным теплом. Жена у Эдуарда Петровича настоящая красавица, заботливая и хозяйственная. Она не работает и полностью посвятила себя детям и мужу. Эдуард Петрович никогда не заставлял ее страдать и чувствовать себя покинутой. Он хранит священную верность семейному долгу и все выходные проводит с женой и детьми. Эдуард Петрович служил в армии, он любит родину и верит в Бога. У него очень интересная работа, которая приносит ему отличный доход. Возможно, у него есть свой собственный бизнес. Он и его семья много путешествуют, любят проводить вечера в музеях и театрах, имеют множество верных друзей. Осталось добавить, что Эдуард Петрович занимается благотворительностью и участвует в волонтерских проектах.
У Эдуарда Петровича есть только один недостаток — таких, как он, в России не существует. В нашей российской коммуналке комната Эдуарда Петровича всегда стоит закрытой.
Ожесточение в обществе стало поистине тотальным: все выступают против всех. Участники этого митинга в Новосибирске борются с «заевшейся» Москвой
Ожесточение в обществе стало поистине тотальным: все выступают против всех. Участники этого митинга в Новосибирске борются с «заевшейся» Москвой.

Нормальный немой
— Вы серьезно? Вы этим нормальным гражданином меня так травмировали…
Алина Багрина, создатель и руководитель исследовательской службы «Среда», задумчиво ходит взад и вперед по офису и с изучающей подозрительностью поглядывает на меня. Весь ее вид выражает мучительные раздумья — сказать правду или лучше поберечь хорошего человека? Наконец Алина решается.
— Давайте тогда сначала определимся. Что значит «норма», «гражданин» и «Россия»? И еще — что значит понятие «среднестатистический»? Это то самое понятие, которое формирует социологию, если не сказать — деформирует. Но как работают среднестатистические агрегаты на ценностных опросах? Да фигово они работают.
— Давайте начнем с нормы,— прошу я Алину.
— О’кей! Норма для социологии — понятие раздвоенное. Есть норма среднестатистическая — нормально быть как все. В ней нет ни зла, ни добра, ни плохого, ни хорошего. Она несет в себе зерно тоталитаризма. Есть норма индивидуалистическая — нормально быть другим, не таким, как все. Эта норма требует различения добра и зла, она ценностно окрашена. В 2012 году «Среда» провела простое исследование. Людям задавали вопрос: «Быть нормальным человеком — это значит быть таким же, как окружающие,— вы согласны?».
— Оказалось,— продолжает Алина,— что согласны с этим 39 процентов, а не согласны 49. Соглашаются пенсионеры, сельчане и — несколько чаще — доверяющие Путину. Право на особость — это ресурсная элита: молодежь, люди образованные, руководители. Пик согласия с тем, что нормально быть как все,— это мусульмане. А пик несогласия — это интернет-аудитория.
— Что это значит?
— Если человек видит в себе носителя ценностной тяжести, он потенциально готов договариваться. А это уже почти гражданский договор, и запрос на него зреет.
— Ага, мы перешли к гражданам?
— Ну да, только я не уверена, что россиянина вообще можно назвать гражданином. Гражданство — это общественный договор. А у нас нет договора, нет субъектов — кто с кем договаривается. Мы имеем дело с подданными.
— ?!
— Понимаете, есть два разных понимания гражданской культуры. На Западе есть традиция Иоанна Богослова: власть — вавилонская блудница. Это осуждение власти легитимировало гражданское действие. А на Востоке был принят апостол Павел — нет власти не от Бога. Здесь противостояние власти говорит о твоей ущербности. Хорошо быть частью власти. Если ты не там, у тебя какой-то дефект. Ты — подданный. У тебя нет основы, которая позволяет с этой властью разговаривать на равных… У Петра I было: «И этим козлам, которые себя гражданами называют, бороды брить». Вот, по-моему, это первое применение слова «гражданин» в нашем отечестве…
— Так что же сейчас происходит с гражданином?
— Нет никакой нормальной гражданственности. Есть баррикады, причем это многовекторное противостояние. У человека нет тыла. Единственное его спасение — личный контракт с властью. Вся наша политика — это продажа лояльности.
— Но если запрос на этот общественный договор зреет, то…
— Понимаете, сейчас время бифуркационное, когда действует эффект малых чисел, а взмах крыльев бабочки может все мгновенно изменить.
— И как изменить?
— Не знаю. Прогнозам доверять нельзя. Мы работаем с огромным количеством подмен. У нас, например, средним классом себя считает 54 процента населения! Причем среди этих людей полно пенсионеров, у них просто нет дохода. Ни по каким критериям к среднему классу они не относятся.
— А как же образование?
— Нет. Они не желают видеть своими соседями никого другого. Это значит, что средний класс превратился в сословие — отделяет себя от прочих и ждет привилегий. У нас граждане без гражданского пространства, средний класс без дохода, православные без воскресения.
— Как это?
— Люди не верят в воскресение. Зачем живет христианин? Чтобы воскреснуть, обожиться. А у нас православие является и культурной идентичностью, и национальной, и просто защитой, потому что когда распад всего, ты цепляешься за что угодно. Понимаете, есть ощущение очень большой лжи, накопленной вот этой подменой понятий.
— Но ведь это несознательная ложь.
— Конечно, несознательная. Мы живем в мире кривых зеркал. Мы не понимаем, о чем говорим. Мы становимся заложниками очень неотрефлексированных процессов. Та же Россия: это империя или федерация? В общество посылаются взаимоисключающие сигналы. И то, и другое. Но так не бывает. Общество будет реагировать уходом в иррациональность, то есть градус искривления этих зеркал будет только нарастать.
— Что же делать?
— Сейчас основная проблема — это проблема языковая. Нет общепонятной терминологии. Нам говорят: давайте выращивать национальную идентичность, свою, родную. Ну как она вырастет, когда ей говорить не на чем? Пока не появится новый язык с какими-то глубинными смыслами, мы будем просто мычать.
— Но все-таки, кто же мы такие?
Алина смеется и предлагает пройти несложный тест, выложенный на сайте «Среды». Это тест на внутреннее гражданство. Всего 30 вопросов, и по результатам программа выдаст респонденту паспорт той страны, чьи ценности он разделяет. Простая программка есть результат труда целой толпы специалистов. Сначала ребята из «Среды» проанализировали международный тест национальной идентификации. Из 200 вопросов выбрали 30, по которым отмечались самые сильные расхождения. Затем из того же теста взяли российские данные, выявили среднее и получили портрет нормального гражданина России. И запустили в Сеть. Интернет-тест на внутреннее гражданство прошло 2 млн человек. Картина, полученная социологами, совершенно не похожа на ту, что рисуют опросы. Среди нашей интернет-аудитории граждан России нет!
— Мы пока не понимаем, что это значит,— честно признается Алина,— мы поймали какой-то важный эффект, но какой? Большая рыба порвала сеть рыбака.
В порядке рабочего эксперимента я попросила пройти тест сотрудников редакции. Среди нас оказалось много чехов, болгар, шведов, есть даже один венгр. Но ни одного гражданина России в редакции не работает. Эй, нормальные россияне! Где же вы?!

Не в апельсинах счастье.
Анна Владимировна Андреенкова не любит журналистов. Понять ее можно. Если из опросов следует, что главной жизненной целью россиян является богатство, то журналист тут же сделает вывод, что наши граждане живут исключительно меркантильными интересами. В этот момент Анне Андреенковой делается дурно.

— Да вы поймите, это тот случай, когда интерпретация важнее данных! Вообще, когда мы что-то меряем, надо понимать, что нам эти цифры говорят. В Узбекистане, например, поддержка демократии в два раза выше, чем у нас. Это же не говорит о том, что Узбекистан — страна с процветающими демократическими институтами.
Я изо всех сил пытаюсь уверить ранимую Анну Владимировну, что именно за интерпретацией я и пришла.
Анна Андреенкова — замдиректора Центра сравнительных социальных исследований (ЦЕССИ). Она одна из тех, кто вот уже почти 10 лет проводит в России так называемое Европейское социальное исследование — проект, описывающий общества разных стран Европы. Именно Анна Владимировна знает, как по-настоящему выглядит нормальный русский. Чего он боится, о чем мечтает, что его сводит с ума и почему он таким стал.

Начинаем с вилок.
Классическая социология давно наблюдает удивительный факт — если взять два общества с одинаковым уровнем благосостояния, то совершенно не обязательно, что уровень удовлетворенности жизнью в двух этих обществах окажется одинаковым. Проблема в несовпадении ожиданий и реальности. В одном обществе граждане будут страдать оттого, что едят апельсины, потому что рассчитывали на бананы. В другом наличие апельсинов будет вызывать всеобщее ликование, потому что ждали именно их. При этом бедные, рассчитывавшие на апельсины, могут быть гораздо счастливее богатых, не получивших бананы. Россиянам в этом смысле не повезло. Вообще-то наше благосостояние на общеевропейском фоне держится где-то в серединке показателей Восточной Европы. Есть страны и победнее нас. Но наш уровень удовлетворенностью жизнью крайне низок. Наши апельсины нас совершенно не радуют.
— В принципе, такой разрыв между ожидаемым и реальным существует везде,— объясняет Андреенкова,— в России он действительно высокий, но не самый высокий в мире. В каждой стране он свой и может лежать в разных сферах. В Англии, например, он проходит по линии социального статуса. В России — по линии богатства. У нас очень высокие экономические ожидания и очень низкая их реализация.
Получается как в старой русской пословице — кому суп жидок, а кому жемчуг мелок. Несчастны при этом все. Почему?
— А вот дальше надо думать,— назидательно говорит Андреенкова,— эта вилка может вызываться разными причинами. Например, из-за сравнения с другими странами. Или из-за сравнения с собственным прошлым. А может базироваться на недостатке чего-то. Понимаете, когда чего-то не хватает, этого очень хотят.
Нам, очевидно, не хватает простой вещи — денег. Мы не то чтобы умираем с голоду, просто мы твердо уверены, что должны быть богаче. Ведь мы все делаем правильно: учимся, работаем, проявляем инициативу, но богатства при этом не достигаем. А между тем стоит только посмотреть по сторонам или оглянуться в прошлое! Рядом с нами за близкой и проницаемой границей припеваючи живут ленивые богачи, а в еще недавнем прошлом нам это богатство было вовсе не нужно. Да что там, богачи живут по соседству и рассуждают о преимуществах «бентли» перед «мерседесом». Одно дело — общая бедность и совсем другое — бедность на фоне окружающей тебя состоятельности.
— Да, Россия занимает первое место по значимости материального поощрения,— констатирует Анна Андреенкова,— грубо говоря, мы работаем ради денег. Значит ли это, что мы меркантильны? Да нет же! Просто россияне поставлены в такие условия, когда никаких возможностей для поддержания минимального уровня жизни, кроме собственного труда, не существует. Ни соцгарантий, ни инфраструктуры. Общество говорит человеку: «Для того чтобы выжить, у тебя есть только один путь — заработать деньги». Все! А дальше мы спрашиваем человека: «Как вы считаете, деньги очень важны в нашем обществе?» Естественно, человек говорит: «Да, ужасно важны!»
— Значит, деньги — это наш единственный способ самореализации?
— Труд, справедливо вознаграждаемый,— уточняет Андреенкова.— Что бы там ни говорили, но по части трудовых ценностей мы, безусловно, европейская страна. У нас есть только два пути самореализации — образование, то есть квалификация, и труд. Чем больше ты знаешь и работаешь, тем больше ты получаешь. В нашем обществе такая модель считается справедливой. Реализуется ли она? Нет. Люди так и говорят: тот, кто работает меньше, но берет взятки, получает куда больше, чем честный человек. Справедливо ли у нас распределено богатство? Нет, несправедливо. Понимают ли это люди? Да, понимают. И чувство несправедливости у нас гораздо выше, чем во многих европейских странах.
— Но разве у нас только бедные стремятся к богатству?
— Самый высокий уровень неудовлетворенности жизнью именно у профессионалов. Они получают больше, чем многие другие категории, но и ожидания их гораздо выше. Профессионализм должен приводить к результату! А он не приводит. Это рождает очень сильные эмоции.
— Поэтому мы так страстно хотим семейного счастья?
— Да. У нас семья имеет гораздо больше функций, чем в западном обществе. Там человек без семьи не становится по определению одинок. А у нас становится. Собственно говоря, семья как таковая у нас остается единственной разрешенной малой группой. Других сообществ в России вообще нет.
— Есть какие-то способы реализации вне этого круга? Например, помощь другим?
— У нас нет,— просто говорит Андреенкова,— вот в Скандинавии крайне высоко котируется благотворительность. Но там достигнут такой уровень равенства и благосостояния, что доброта, гуманизм для них единственный способ как-то проявить себя. Но ожидать того же от бедного общества просто невозможно. Я бы сказала так: никто вообще не может судить россиян как общество. Социальные процессы судить бессмысленно. Их как законы природы можно только пытаться понять. Поэтому все эти разговоры о «кризисе морали» — это вообще не об этом.
— Но между тем потребность быть добрыми у нас очень высокая!
— В России есть одна гигантская проблема, наверное, самая главная,— недоверие к любым социальным и государственным институтам. У нас это доверие нижайшее. Ниже, чем во всей Восточной Европе. По сравнению с Западом — в два и три раза ниже. При таком положении дел общество не может двигаться вперед. Общество, в котором все институты враждебны человеку, не дает возможности этому человеку раскрыться. В результате человек говорит: хорошо, этого я не могу, что же я могу? Я могу заработать денег. И мы опять возвращаемся к тому, с чего начали. Человека загоняют в очень узкий круг возможностей, но это не значит, что он туда стремится. Я не вижу никаких барьеров для существования у нас доброты, взаимопомощи, поддержки — это в традиции нашего общества, она никуда не исчезла. Но для этого нет возможностей.
— Наши лучшие качества, таким образом, блокированы тотальной разобщенностью и недоверием?
— Совершенно верно. Межличностное доверие — это фундамент гражданского общества. Если его нет, общество распадается на единицы и как социум вообще перестает существовать. Люди не доверяют никому и компенсируют это сужением собственной группы. Семья, какие-то секты, агрессивные националистические группировки — что угодно. Но от этого никакого здоровья обществу нет.
— Получается, что общество находится в состоянии страшного напряжения?
— Не то слово. Оно, напряжение, просто огромное!
— А каковы линии напряжения? Мигранты — русские? Богатые — бедные?
— Это только части. На самом деле есть один большой социальный конфликт: несправедливость происходящего, несправедливое распределение ресурсов в обществе в целом. И если раньше это был конфликт бедных и богатых, то сегодня это конфликт фактически всех групп общества друг с другом. Против власть имущих, работников «Газпрома», москвичей, секс-меньшинств. Причем все они имеют ноль шансов решиться институционально.
— Революция?
— Нет. Для нее тоже нет институциональной базы. Надо же организоваться. А мы не можем, все связи блокированы. Это очень хорошо для власти, но плохо для общества. Спонтанный взрыв, как в Бирюлево, возможен. Но его нельзя предсказать — слишком сложный процесс. Но если мы хотим снять напряжение — это совершенно реально.
— Со стороны власти или со стороны общества?
— Знаете, наше общество настолько здорово в своем основании, что если его не трогать, оно само в состоянии адаптировать все эти чудовищные институты. Оно сейчас изо всех сил пытается искать свой путь. Люди тычутся во все стороны. Пробуют буквально все. И национализм, и эмиграцию, и религию. Пока понятно только одно: ни толстый дядечка с кошельком, ни бедная тетушка-пенсионерка, ни добрый интеллигент в шляпе — это не наш идеал. Если хотите, не наша норма. Какими мы будем, непонятно. Идет процесс поиска.
Прощай, бедная Марья Никитишна! Прощай, прекрасный Эдуард Петрович! Нормальный русский сейчас совсем другой. Он умный и сильный. Он умеет работать и совершенно не хочет воровать и брать взятки. С совестью у него все в порядке. Но если подойти к нему ближе, вы увидите не вежливую улыбку уверенного в себе человека, а злобный оскал затравленного зверя. Руки он вам не подаст и скорее всего нахамит. Он вас боится и в глубине души ненавидит. Он вообще ненавидит всех — мигрантов, чиновников, богачей. Но больше всего он ненавидит самого себя. Потому что быть таким, какой он есть, ему стыдно. Это не он. Он таким быть не хочет. Больше всего на свете он хочет покоя, уважения и любви. Ничего этого у него нет. У него нет имени. У него даже нет языка, чтобы сказать, каким бы он хотел быть.»