Вот и наступил год лошади. Все северяне, наверняка, не очень-то симпатизируют какой бы то ни было змее, а тем более дракону: лошадь-то для нас куда милей. Пусть белая или синяя, даже и деревянная, а всё же лошадка. Ну, это все-таки символ, жили раньше безо всяких символов: Новый год, и все рады. Но лично я очень люблю лошадей, настоящих. Какие это прекрасные животные: красивые, умные и, главное, полезные. Если собака – друг человека, то лошадь – первый его помощник.
С лошадьми связаны и самые первые детские воспоминания. Наша мать – почтальонка, а поскольку до почты около десятка километров, ездила она туда на лошади. Кроме почты возила молоко на маслозавод, привозила в магазин с пекарни хлеб (когда был) и ещё много чего: лошадь ведь зря не гоняли. А мы ей во всём помогали, на конюшне бывали ежедневно.
В 4-5 лет знали всех колхозных лошадей по именам, а их было много. Самому старому Ворону было больше 20 лет, но и он зря хлеб не ел, возил навоз и сено почти самостоятельно. А ещё были Дунай, Вожак, Ландыш, Резвый, Орлик, остальные лашадки носили красивые женские имена. Говорили, что наши Карько и Швабра были на войне.
Предоставленные самим себе, мы, дети, с нетерпением весь день ждали маму и, завидев в окно далеко идущую знакомую лошадку, клубочками выкатывались из избы. Доехав с нею до магазина, где маму давно ждали, мы уже не отходили от лощади: гладили её потные бока, кормили найденными в санях клочками сена. Уставшая, она дышала нам в лицо тёплым паром, фыркала, а в умных фиолетовых глазах отражались щуплые детские фигурки в куцых пальтишках, платках и рваных валенках (и те были одни на двоих).
Лошади были разной масти, но белых и сивых у нас не было; старые, молодые и необъезженные жеребята. Сильных и крепких запрягали в плуг, окучник, косилку и жнейку, старых и смирных в борону и сани, а быстроногим чаще всего предстояла дальняя дорога.
На молодом Орлике, например, верхом ездил только наш бригадир, причём в седле. Он выводил Орлика из конюшни, седлал, крепко затягивал подпругу. Вороной, поджарый и тонконогий, он не стоял на месте, поворачивался, вскидывал голову, рыл копытом землю. Шурка садился в седло, Орлик как бы оседал, а потом вдруг взвивался на дыбы; мы, детвора, вмиг разбегались в разные стороны. Бригадир в седле удерживался, крепко натягивал поводья, и Орлик с места пускался крупной рысью, высоко вскидывая ноги и красиво изгибая шею, словно заправский рысак. Надо отдать должное обоим: наш молодой бригадир Александр Иванович (Шурка) недавно вернулся с войны, оставив там правую руку. Вместо неё был короткий обрубок, которым он мог зажать разве что свёрнутую в трубочку газету. Орлика же иногда и запрягали, чтобы он столь же быстро мог увезти и очередного уполномоченного в район, почти за 40 километров.
Вот, наконец, ранняя холодная весна. По широкой Двине плывут огромные льдины. Только что отпраздновали Победу, и чего было больше в те дни: слёз или радости, мы, малолетние дети, не поняли. У всех наших подружек отцы не вернулись с войны, наш отец был жив, но пришёл домой только в декабре. Так что работников в колхозе не прибавилось, а по-прежнему надо было пахать и сеять. Да и последующие 1947-48 годы были ничуть не легче военных.
И представим себе обычную для тех лет картину. Довольно большое колхозное поле, на дальнем конце его 5-6 лошадок пашут землю. За плугами столько же неопределённого возраста женщин в тёмной, как и только что вспаханная земля, одежде, покрикивают на уставших лошадей. На этом, ближнем конце поля, друг за другом ходят 4 лошадки, тянущие бороны. Возле трёх борон идут с вожжами в руках старушки, а на четвёртой лошадке сидит верхом маленькая девочка в ветхом пиджачишке, прижимая покрасневшие босые ноги к тёплому лошадиному боку. И всё бы хорошо, но, проехав несколько кругов, лошадь вдруг падает на землю. Девочка испуганно вскрикивает, слезает с лошади и громко плачет. На помощь спешит ближайшая бабушка.
– Не реви, не реви, не бойся! Не умер он, он поднимется. Надо только супонь поскорее развязать, чтобы не задохнулся, – и наклоняется над лошадью.
Остановив своих лошадей, подходят остальные, успокаивают:
– Не бойся! И наши лошади, бывает, ложатся. Отощали за зиму, ветром качает. Давай и мы отдохнём... Женщины собираются на меже, а девочка, всё ещё всхлипывая, бежит к ближним кустам. Возвращается с несколькими сухими соломинами, да почерневшими стеблями крапивы. Ландыш уже поднялся и стоит на дрожащих ногах. Он принимает угощение, медленно жуёт. Девочка гладит его, прижимается к его морде, заглядывает в его умные глаза тоже полные слёз.
Девочка – это я, ставшая по воле всё того же бригадира колхозницей в неполные 6 лет. Потом будет ещё много полей, сенокос, куда люди шли, как на праздник. На следующий год таких девочек будет уже 5 – целое звено – за каждой закреплена лошадь. Я, например, езжу на своей любимой шустрой Олечке, за которой каждый год бегает чудесный жеребёнок, Мальчишкам у нас лошадей не доверяют («Гоняют, бьют, не жалеют», – говорили колхозницы). На работу и сейчас никто не ходит и не ездит вскачь, зато после неё мы устраивали такие скачки, и впереди всегда неслась моя Олечка.
У каждого колхозника всегда был и свой личный надел земли. У нас он назывался усадьбой. Читаешь вот книги, журналы, узнаёшь, что где-то ездили на быках, пахали свои участки на коровах. Нас всегда выручали лошади. А однажды весной, вернувшийся с войны отец и работавший, как и раньше, мастером на запани, привёл оттуда замечательного коня. На запань тогда завезли 4 финских тяжеловоза. Вот один из них и появился у нас в деревне, и посмотреть на него сбежалось много людей. Тур, как его звали, был огромен, упитан, весь блестел. Возможно, и не бывавший в плуге, на запани-то он возил брёвна, он сразу всё понял и аккуратно ступал в узкую борозду большими копытами. Когда отец посадил меня на его широкую спину, восторгу не было предела.
– Как на крыше амбара, – отвечала я на вопросы своих сверстников, – высоко, широко и всё видно.
– На запани такая лошадь часто заменяла трактор, – рассказывал отец.
Более 70 лет чтим мы воинов, отдавших жизнь за Победу. (Многие погибли в самом начале войны). Преклоняемся перед героями, оставшимися в живых. Чтим тружеников тыла. Так давайте вспомним добрым словом и добрую лошадку. Недаром где-то есть памятник: стоит вдова и трое её разновозрастных детей, кто с косой, кто с граблями, кто с мотыгой. А сзади их неказистая колхозная лошадка. Всё справедливо, только самих детей войны как бы и нет. Только почему, пока писалась эта короткая статья, несколько ночей совсем не спалось и было выпито немало
лекарства.
Римма УСТИНОВА.
г. Шенкурск.
Фотокартинка с сайта http://wallpapers.99px.ru
Возможно, эти статьи Вам тоже будут интересны:
- «Ах, где вы, рабочие лошади?» 11 февраля 2013 года Геннадию Николаевичу Чертову исполнилось бы 83 года со дня рождения....
- «Ах, где вы, рабочие лошади?» 11 февраля 2013 года Геннадию Николаевичу Чертову исполнилось бы 83 года со дня рождения....
Loading ...
