Народный роман

В дальнейшем жили, перенимая опыт друг у друга. Например, славянка Фима ягоду бруснику хранила теперь, как и Тутта, в ямках, обложенных корой. Ни червь ее, замороженную, не точил, ни муравей. До следующего лета она не скисала, сама себя сохраняла (с.14).  Фима, в свою очередь, поделилась зерном и хлебной закваской с Туттой, научила хлеб печь. Хлеб у угорцев почитался за невидаль. «Редко-редко Кошут приносил с торжищ краюху, намазывал лесным медом, угощал детей. И опять до следующего похода отца к торговцам ждали они усладу» (с.20). Поэтому когда ржаным духом, невиданным доселе в здешних местах, повеяло от жилища Синца, где Фима испекла первый хлеб, дрогнули ноздри Кошута. «В его народе, если что и пеклось на огне кроме мяса и рыбы, так это «гомба» – губы, грибы.

Многому научила славянка свою соседку-угорку, что-то сама переняла у нее. Повивальными бабками друг для дружки потрудились немало. Младенцев одинаково укладывали на труху гнилой березы, укрывали оленьей шкурой. «Оленьи ворсинки трубчатые, всасывают пот, влагу. Кончики отгнивают и сами собой отпадают. Только просушивай да выбивай хорошенько шкуру дня через два-три…» (с.28).  Со временем славянский сын Никифор женился на угорской девушке Енех, дочери Кошута и Туты, а дочь Марья вышла замуж за угорца Габора, то есть дважды породнились славяне с угорцами. Укоренились. Далеко от центра, в дремучих северных лесах появилась деревня Синцовская, названная  по имени ее основателя Ивана Синца. Основой мирной бескровной колонизации Севера явилась простодушная наглость славянина и легкомысленная покладистость, природное миролюбие угорца. Слияние двух народов произошло естественно через совместные дела, перекрестные женитьбы - замужества, рождение совместных детей.

Во второй части романа «Исход. Никифор (Двоич) (1471-1525). Происки государства» автор поднимает темы  веры двух народов и закрепления здешних земель Великим Новгородом. Мудрый стареющий Иван Синец  прекрасно понимал, что его потомки будут другими. В беседе с невесткой он рассуждает: «Вот смотрю я на тебя, Енюшка, и думаю: через женок происходит слияние народов. Ты молодка угорская. Наш Никифор из славян. Значит, детки у вас будут половинчаты. Мать научит своему языку, отец – своему. Двуязычны детки будут. И станут молиться через день – то на крест, то на пень. Двоеверие утвердится во веки веков. Новый народ станет зыбкий душой, увертливый» (с.60).

Действительно, не все и не сразу приняли веру Христову. Отец Паисий истово проповедовал православие в Суландской долине. Первыми крещеными стали угорцы Кошут и его сын Габор. Однако  племя почуяло угрозу духовной кабалы. «Для возбуждения самобытности решили угорцы выстроить на противоположном берегу реки Суланды, напротив православного храма, в укор и назидание отцу Паисию, знатную кумирню в честь своей богини солнца Хатал Эква» (с.75). Деревянного идола сделали из узловатой сосны. Брюхатую богиню с руками – сучьями поставили в центре кумирни. Вскоре пропал отец Паисий. Нашли его в реке с раной на голове.  Заподозрили, конечно, местных язычников. Урядник Бориска Ворьков вынудил старейшину рода Ерегеба в качестве откупа продать ему землю. «Купчая…А что купил село Сулгар со всеми угодьями от Туйги до Паденьги, по обоим берегам Пуи и Суланды, я есмь урядник Бориска Ворьков за

5 рублев…» (с.82).

Суланда стала новгородской вотчиной. В кумирне сделали волосную управу. Старостой стал Ерегеб, ему в помощь – выборный Никифор Синцов. Теперь жители Сулгара должны были платить налоги на кормление войска,  в Рождество и на Петров день отдавать подати Господину Великому Новгороду. Непокорный Кошут в числе других соплеменников вместе с Туттой  ушли  от новгородцев  с насиженных мест дальше на Север, к зырянам. Пригодился вырытый им когда-то тайный лаз. Сначала в Туйгу, через неделю переправились через Двину,  в летнее маловодье перешли вброд Пинегу… Дальше затерялись в зырянских землях. Никогда больше не увидят они родных людей, не порадуются успехам внука Геласия.

О чудесах его обогащения повествует следующая глава «Книга торга. Геласий (Ласло)  (1491- 1538 г.г.)». Всю наследную землю он засевал льном. Сам лен трепал, сам вычесывал. Складывал в засек. И всю зиму ткал. Научился искусно красить. Тончайшее льняное полотно раскупалось ходко. Славился наш шенкурский лен на торгах, был на него немалый спрос. А для баб пуйско-суландской округи льняные угодья Геласия Синца в сентябре были центром жизни. Всякой хотелось иметь за труд крашеное полотно. Впоследствии приспособился Геласий и масло делать из льняного семени.

Все потомки Синца – яркие представители своего рода. Каждый стремится что-то сделать в этой жизни, не прожить ее попусту, бездарно. Внук новгородца Ивана Синца и угорца Кошута,  как и все поколения своего рода, трудился на славу, потому и жил безбедно. Герои романа исторически достоверны, они показаны в движении, в развитии, в постоянном ежедневном труде. Они из тех людей, для которых лучше действовать и ошибаться, чем бездействовать и быть правыми. Автор откровенно любуется  людьми – тружениками, их невероятной работоспособностью, природной смекалкой. Они и внешне хороши собой. Сын Ивана Синца – Никифор – парень рукастый, ходовой. Всё может: и дом срубить, и печь сложить, и лодку из листов бересты сплести. Обличьем пошел в мать: по ее же словам, чем носовитей, тем красовитей. Лицо, как  фаянсовая глазурь на закатном солнце. Брови и усы, словно угольком подведены. В глазах молодая нега (с.55). Внук Геласий высок, крепок, поворотлив. Длинные светлые волосы прибраны под сыромятный ремешок с медным колечком для роспуска, чтобы, побыв под дождем и усохнув, не сдавливал голову. Льняная борода. Светлые чудские глаза. И главное притяжение – белизна лица, ход и ухватка. «Не мужик – заглядение» (с.91 – 92).  «В каждой деревне были такие удачники, у которых семейный мир и почтение из колена в колено. Вокруг таких даровитых – и бесталанным горя мало» (с.355).

Прекрасно выведены автором женские образы, с великим сочувствием, с  глубоким пониманием женской сущности, женской красоты. На страницах романа он неоднократно возвращается к этой теме.    «Мужик – он весь у Бога за пазухой», – метко подмечает он. Если уж повалился в сани и поехал по дрова, то в этом состоянии может долго пребывать. Или сидеть на завалинке и чесаться. А женщина, истинная, если и уселась, то обязательно прядет, шьет, вяжет. И что ни миг – новое из ее рук лезет» (с.146).

Женская доля не в пример суровее мужской. В этом можно убедиться на примере судьбы Матрёны из 4 части романа «Око. Матрёна (Чумовая)(1526 – 1593)».  В разгул чумы – бубонной язвы  осталась девочка без родителей. За месяц вымерла вся деревня. Начиная с 15 века, чумные эпидемии часто бушевали по всей России (с.118). И пошла девочка туда, где «смерти нет». Суланда, Долматово, Игна (Игнатовка) – везде мор. Обезлюдели деревни. «Девочка постучалась в первую избу. Никто не ответил. В струе солнечного света из волокового оконца вповалку лежали мертвые тела баб и детей. Крохотные ступни торчали из гноища, будто грибы-поганки. Впору бы девочке кинуться назад, но она даже не испугалась. Концом платка прикрыла лицо, отступила через порог и пошла дальше» (с.116).

Проезжавший  мужик пригрел девчонку, сделал женщиной. Не тая зла, в это страшное время  стала  ему верной женой. В Игнатовке стрельцы не позволили ехать им дальше, приказали покойников хоронить. Обмазавшись дегтем с головы до ног, баграми сволокли мертвые тела в скудельницу (общую могилу). В одной из опустевших изб затопили печь. Дымник заткнули.  Двери плотно затворили, чтобы нечисть в жилье угаром заморить. Окуривали вересом. Пока вся зараза в избе не заколела, жили в шалаше.